Да он ничего и не видел перед собою, потому что из глаз у него неудержимо полились обильные слезы.
— Он просто нездоров, и его надо уложить спать! — сказал папаша.
И вывел затейника из комнаты.
III
Прошли годы…
В той же самой гостиной снова собрались дедушка и бабушка, папаша, и мамаша, дяденьки и тетеньки, братцы и сестрицы.
Хотя гостиная была так же парадна, даже еще параднее, потому что мебельная обивка была роскошнее прежней, появились по стенам фамильные портреты в золоченых рамах, и освещенье было блистательнее, но гостей никого не было, и собрались, очевидно, не для праздника.
На всех лицах лежал отпечаток огорченья или, по крайней мере, озабоченности и досады.
Что же возбуждало эти огорченья, озобоченность и досаду?
Все, казалось, благоденствовали по-прежнему.
Дедушка и бабушка все еще были щеголеватыми старичками. Они, можно сказать, сохранялись так же успешно, как сухие мхи в стеклянных ящичках, которые страстный ботаник осторожною рукой с любовью передвигает иногда с места на место. Видели вы эти мхи вчера и потом посмотрите на них двадцать лет спустя, они все те же на вид.
Конечно, без перемен нельзя. Случились перемены, но перемены, по-видимому, все благоприятные, ведущие к благосостоянию и благополучию.
Папаша и мамаша раздобрели, даже несколько поотекли, потому что теперь почти не ходят, а все ездят в карете. Тетеньки и дяденьки, хотя еще сохранили часть бывалой беспокойной юркости, но, по их движеньям, позам, тону разговора видно было, что уже они стремились на рысаках по гладким путям и дорогам победоносно крича всем спотыкающимся: “Поди! Поди!”
Старшая сестрица уже носит чепчики, и какие очаровательные фасоны она придумывала для этих чепчиков! И устраивает у себя вечера с танцами и пением, на которых бывают Рублевы и Кредитовы.
Старший братец — директор какого-то общества и задает обеды с осетрами больше себя ростом.
Средний братец при старшем — главным агентом его общества, а судя по тому, как пышно цветет нарядная средняя сестрица, есть полное основание надеяться, что и она не замедлит надеть очаровательного фасона чепчик и устроить у себя вечера с танцами и пением; только она, вероятно, кроме Рублевых и Кредитовых, пригласит еще и некоторых, имеющих известность, Безденежкиных, потому что любит новизну, разнообразие, контрасты, столкновения, всякий шум и гам.
Только меньшой неизвестно где.
Где затейник?
— Вы увидите, что он не придет! — говорит одна тетенька, которая терпеть не может, чтобы не приходили, когда она ждет.
— Я уверена, что придет! — возражает другая тетенька, которая, когда ждет, не допускает и возможности, чтобы кто-нибудь мог не прийти.
Несколько минут длится молчание.
— Он с малолетства был затейник! — задумчиво замечает, наконец, бабушка.
— Только эти затеи поопаснее прежних! — заметил один дяденька с глубокомысленным и решительным выражением большого, гладкого, как толока, лица.
— Заранее бы следовало принять меры, заранее!.— проговорил второй дяденька с ласковыми, приветливыми глазами и мягким голосом.
— Разве мы не принимали? — не без горечи возразил папаша.— Я употребил все средства и…
— И мы не можем упрекнуть себя в нерадении,— дополнила мамаша.
Старшая сестрица ничего не сказала, средняя тоже, но, глядя на них, с уверенностью можно было предположить, что первая тоже не могла упрекнуть себя в нерадении, а вторая, если и была виновата в нерадении, то уж никак не в сочувствии каким-нибудь затеям, исключая затей бально-романтических,— нисколько.
— Полно, полно горевать! — сказал дедушка.— Я все это устрою! Увидите!
— Как же Думаете устроить, папенька? — спросил дяденька с ласковыми, приветливыми глазами и мягким голосом.
— Побалую его чем-нибудь,— отвечал дедушка.
— То есть чем же чем-нибудь, папенька?
— Деньжонок дам!
— Помилуйте, папенька! Да это пагуба! — воскликнул дяденька с глубокомысленным большим лицом, у которого выступила густая краска на щеках при слове: “побалую”.— Его следует проморить голодом, а не баловать!
— Да, мне тоже кажется…— начал папаша.
— Извини, что прерву тебя, Феофил,— сказал дяденька с ласковыми глазами и мягким голосом, прерывая папашу и лишая мамашу случая закруглить или пополнить фразу.— Прошу тебя, Помпей, не горячись,— обратился он к дяденьке с глубокомысленным лицом, решительным видом и, как оказывалось, непреклонным нравом.— Я полагаю, что “побаловать” вовсе не так неуместно в этом случае, как…
— Поощрять?— рыкнул дяденька Помпей, багровея еще больше.— Поощрять?
Если ты намерен следовать совету Нектария,— обратился он к папаше, сверкая глазами,— то мне остается только удалиться. Я не желаю поощрять без…
— Позволь мне выяснить свою мысль,— прервал дяденька Нектарий.
— Эта мысль, по-моему, безнравственная! Его голодом…
— Позволь мне уяснить… Папенька, которому мы все с наслаждением повинуемся, решил, что лучше всего не запугивать мальчика, а обойтись с ним мягко. Вы так решили, папенька?
— Так, так,— ответил дедушка, кивая головой.
— Я нахожу, что это практичнее всего. Феофил пробовал строгие меры… Ведь ты пробовал?
— Пробовал,— ответил папаша.
— И безуспешно?
— Безуспешно.
— Ты, вероятно, бил, да потом гладил! — раздражительно заметил дяденька Помпей.— Надо бить и не гладить.
— Так как строгие меры безуспешны, то следует, по-моему, принять другие,— продолжал дяденька Нектарий.— Я советую встретить его ласково, не упрекать, даже не брюскировать… Ты говоришь, что он теперь в какой-то лачуге, оборван? — обратился он к папаше.
— Да,— отвечал папаша.
— Что разрывает нам сердце!— дополнила мамаша.
— Сколько времени он так живет?
— С тех пор, как я его… удалил…
— С рокового дня Зининых именин, вот уже скоро два года…— дополнила мамаша.
— Значит, месяцев двадцать? В двадцати месяцах много дней и ночей для того, кто днем работает голодный и кому ночью голод спать мешает.
— Он так закалился! — воскликнула средняя сестрица.— Без перчаток, без галстука… Старшая сестрица сказала:
— Мне вчера Адель говорит: “Я встретила на улице кого-то, ужасно похожего на твоего брата; но это, верно, не твой брат?” И сама смотрит мне в глаза! Он и себя, и нас ужасно компрометирует!
— Не послать ли его в Крым? — предложила одна тетенька.— Annette Бочарову посылали, и помогло…
— Не поселить ли его в провинции? — предложила другая тетенька.— Написать к князю Борису Борисовичу, чтобы он устроил его у себя?
— По-моему, нечего тут церемониться! — прорычал дяденька Помпей.
— Кто-то сказал, что он закален, да? — начал дяденька Нектарий.— И покуда он в холоде, в голоде, в темноте и вонючей сырости, он будет закален! А вы пустите его в тепло и свет, дайте ему понюхать любимых его кушаньев, окутайте его мягкими покровами, повейте на него благоуханиями, и закаленность опадет! Зачем крутые меры, скандалы? Это вредно. Вредно для дела и для всех нас. Папенька прекрасно придумал, и я могу только удивляться папенькиному уму и гордиться, что я его сын!
С этими словами дяденька Нектарий взял руку дедушки и поцеловал, чем дедушка был очень тронут, а также и бабушка.
— Ты теперь меня понял, Помпей? — продолжал дяденька Нектарий, обращаясь к дяденьке Помпею.
— Я нахожу унизительным ухаживать за мальчишкой, который должен повиноваться приказаниям! — проворчал дяденька Помпей.
— Иногда необходимо делать уступки…
— Не ничтожному мальчишке!
— Дело касается всех нас, Помпей! Заметь это… Итак, все мы его встретим, как родное дитя, которое возвращается после долгой, тяжелой разлуки?
И дяденька Нектарий обвел все общество своими ласковыми глазами.
— Да! Да! — отозвались все.
Даже непреклонный дяденька Помпей кивнул головой, в знак того, что и он сдается.
— О чем же с ним говорить? — с волнением спросил папаша, обращая глаза на дяденьку Нектария.
— Ты ему писал, что желаешь его видеть, и предложил условия, от выполненья которых зависит выдача бумаг?
— Да,— ответил папаша.
— Как ни было это тяжело,— дополнила мамаша.
